– Что?.. – еще не смея верить, спросил он. – Так это все-таки ты?..
Петро подскочил на табуретке.
– А пускай курятник не растопыривает! – злобно закричал он. – Иду – стоит! Прямо на краю поля стоит! Дверца открыта – и никого! А у меня сумка с инструментом! Так что ж я, дурее паровоза?! Подпер сбоку чуркой, чтоб не падала, ну и…
– Погоди! – ошеломленно перебил Леха. – А как же ты… В газете же пишут: к ним подойти невозможно, к тарелкам этим! Страх на людей нападает!..
– А думаешь – нет? – наливаясь кровью, заорал Петро. – Да я чуть не помер, пока отвинчивал!..
– Отда-ай мою поса-адочную но-огу-у!.. – с тупым упорством завывал инопанетянин.
– Отдаст! – торопливо крикнул Леха. – Ты погоди, ты не делай пока ничего… Отдаст он!
– А чего это ты чужим добром швыряешься? – ощетинившись, спросил Петро.
– Ты что, совсем уже чокнулся? – в свою очередь заорал на него Леха. – Он же от тебя не отстанет! Тебя ж отсюда в дурдом отвезут!
– И запросто… – всхлипнув, согласился Петро.
– Ну так отдай ты ему!..
Петро закряхтел, щетинистое лицо его страдальчески перекривилось.
– Жалко… Что ж я, зазря столько мук принял?..
Леха онемел.
– А я? – страшным шепотом начал он, надвигаясь на попятившегося Петра. – Я их за что принимаю, гад ты ползучий?!
– Ты чего? Ты чего? – отступая, вскрикивал Петро. – Я тебя что, силком сюда тащил?
– Показывай! – неистово выговорил Леха.
– Чего показывай? Чего показывай?
– Ногу показывай!..
То и дело оглядываясь, Петро протопал к разгромленной двуспальной кровати в углу и, заворотив перину у стены, извлек из-под нее матовую полутораметровую трубу с вихляющимся полированным набалдашником.
– Только, слышь, в руки не дам, – предупредил он, глядя исподлобья. – Смотреть – смотри, а руками не лапай!
– Ну и на кой она тебе?
– Да ты что! – Петро даже обиделся. – Она ж раздвижная! Гля!
С изрядной ловкостью он насадил набалдашник поплотнее и, провернув его в три щелчка, раздвинул трубу вдвое. Потом – вчетверо. Теперь посадочная нога перегораживала всю хату – от кровати до печки.
– На двенадцать метров вытягивается! – взахлеб объяснял Петро. – И главное – легкая, зараза! И не гнется! Приклепать черпак полтора на полтора – это ж сколько мотыля намыть можно! Семьдесят пять копеек коробо́к!..
Леха оглянулся. В окне суетился и мельтешил инопланетянин: подскакивал, вытягивал шеёнку, елозил по стеклу лягушачьими лапками.
– Какой мотыль? – закричал Леха. – Какой тебе мотыль? Да он тебя за неделю в гроб вколотит!
Увидев инопланетянина, Петро подхватился и, вжав в голову плечи, принялся торопливо приводить ногу в исходное состояние.
– Слушай, – сказал Леха. – А если так: ты ему отдаешь эту хреновину… Да нет, ты погоди, ты дослушай!.. А я тебе на заводе склепаю такую же! Из дюраля! Ну?
Петро замер, держа трубу, как младенца. Его раздирали сомнения.
– Гнуться будет… – выдавил он наконец.
– Конечно, будет! – рявкнул Леха. – Зато тебя на голову никто ставить не будет, дурья твоя башка!
Петро медленно опустился на край кровати. Лицо отчаянное, труба – на коленях.
– До белой горячки ведь допьешься, – сказал Леха.
Петро замычал, раскачиваясь.
– Пропадешь! Один ведь остался! Баба – ушла! Урван – на что уж скотина тупая! – и тот…
Петро поднял искаженное мукой лицо.
– А не врешь?
– Это насчет чего? – опешил Леха.
– Ну, что склепаешь… из дюраля… такую же…
– Да вот чтоб мне провалиться!
Петро встал, хрустнув суставами, и тут же снова сел. Плечи его опали.
– Сейчас пойду дверь открою! – пригрозил Леха. – Будешь тогда не со мной – будешь тогда с ним разговаривать!
Петро зарычал, сорвался с места и, тяжело бухая ногами, устремился к двери. Открыл пинком и исчез в сенях. Громыхнул засов, скрипнули петли, и что-то с хрустом упало в ломкий подмерзший снег.
– На, подавись! Крохобор!
Снова лязгнул засов, и Петро с безумными глазами возник на пороге. Пошатываясь, подошел к табуретке. Сел. Потом застонал и с маху треснул кулаком по столешнице. Банка, свечка, стаканчики – все подпрыгнуло. Скрипнув зубами, уронил голову на кулак.
Леха лихорадочно протирал стекло. В светлом от луны дворе маленький инопланетянин поднял посадочную ногу и, бережно обтерев ее лягушачьими лапками, понес мимо невредимого сарая к калитке. Открыв, обернулся. Луна просияла напоследок в похожих на мыльные пузыри глазах.
Калитка закрылась, брякнув ржавой щеколдой. Петро за столом оторвал тяжелый лоб от кулака, приподнял голову.
– Слышь… – с болью в голосе позвал он. – Только ты это… Смотри не обмани. Обещал склепать – склепай… И чтобы раздвигалась… Чтобы на двенадцать метров…
1990